Иван Суриков  · Стихи

Белый снег, пушистый
В воздухе кружится
И на землю тихо
Падает, ложится.

И под утро снегом
Поле забелело,
Точно пеленою
Всё его одело.

Тёмный лес что шапкой
Принакрылся чудной
И заснул под нею
Крепко, непробудно…

Божьи дни коротки,
Солнце светит мало, —
Вот пришли морозцы —
И зима настала.

Труженик-крестьянин
Вытащил санишки,
Снеговые горы
Строят ребятишки.

Уж давно крестьянин
Ждал зимы и стужи,
И избу соломой
Он укрыл снаружи.

Чтобы в избу ветер
Не проник сквозь щели,
Не надули б снега
Вьюги и метели.

Он теперь покоен —
Всё кругом укрыто,
И ему не страшен
Злой мороз, сердитый.

Я уезжаю, друг, прости!
С тобой нам вновь не увидаться…
Не сожалей и не грусти,
Что нам приходится расстаться.

Лета неравные у нас —
И нам нейти одной дорогой…
Зачем же мучить нам подчас
Себя душевною тревогой?

Ты смотришь, друг, на жизнь светло,
И всё весна перед тобою…
А мне и летом не тепло,
И сердце стынет, что зимою.

Случайно мы с тобой сошлись
В степи глухой, в минуты скуки…
Зачем же мы отравим жизнь
Друг другу ядом жгучей муки?

Прости же, друг мой, навсегда!
И наша встеча будет тайной…
И если в жизни иногда
Тебе припомнюсь я случайно,

Не сожалей и не грусти,
Что разошлися мы с тобою, —
Тебе на жизненном пути
Не мог я счастья дать собою.

Ты расцвела едва душой —
И не жила и не страдала,
Меня ж житейскою борьбой
Давным-давно уже сломало.

Не корите, други,
Вы меня за это,
Что в моих твореньях
Нет тепла и света.

Как кому на свете
Дышится, живётся —
Такова и песня
У него поётся…

Жизнь даёт для песни
Образы и звуки:
Даст ли она радость,
Даст ли скорбь и муки,

Даст ли день роскошный,
Тьму ли без рассвета —
То и отразится
В песне у поэта.

Песнь моя тосклива…
Виноват в том я ли,
Что мне жизнь ссудила
Горе да печали?

И пенье птиц, и зелень сада —
Покойна жизнь и хороша!..
Кажись, чего ещё мне надо?
Но всё грустит моя душа!

Грустит о том, что я далёко
От милых искренних друзей,
Что дни мои здесь одиноко
Идут без песен и речей.

К друзьям душа моя всё рвётся,
И я хожу здесь, как шальной, —
Без них и песня не поётся,
И жизнь мне кажется тюрьмой.

Мне не с кем здесь промолвить слова
И думы сердца передать,
И разорваться грудь готова…
О, как мне хочется рыдать!

Пускай друзья мои услышат
Среди дневных своих забот,
Что ими грудь моя лишь дышит
И сердце ими лишь живёт!

Всё люди, люди!.. тьма людей!..
Но присмотрись, голубчик, строго,
Меж ними искренних друзей
Найдёшь, голубчик, ты не много!
Я не хочу тем оскорбить
Святое чувство человека,
Что не способен он любить…
Он просто нравственный калека!
Он любит, любит… но кого?
Ты приглядись к нему поближе, —
Себя он любит — одного…
И вразуми его поди же:
Что создан он не для себя —
Его другое назначенье:
Он должен, каждого любя,
Нести с ним скорбь и удрученье;
Но это, кажется, мечта, —
Души бесплодное стремленье…
Не воплотится никогда
В людях великое ученье:
«Что выше нет любви такой
И больше нет такой услуги,
Как в жизни жертвовать собой
За своя ближния и други»!

Честь ли вам, поэты-братья,
В напускном своём задоре
Извергать из уст проклятья
На певцов тоски и горя?

Чем мы вам не угодили,
Поперёк дороги стали?
Иль неискренни мы были
В песнях горя и печали?

Иль братались мы позорно
С ложью тёмною людскою?
Нет! Всю жизнь вели упорно
Мы борьбу с царящей тьмою.

Наше сердце полно было
К человечеству любовью,
Но от мук оно изныло,
Изошло от боли кровью.

Честны были в нас стремленья,
Чисты были мы душою, —
Так за что ж кидать каменья
В нас, измученных борьбою?!

Точно море в час прибоя,
Площадь Красная гудит.
Что за говор? Что там против
Места лобного стоит?

Плаха чёрная далёко
От себя бросает тень…
Нет ни облачка на небе…
Блещут главы… Ясен день.

Ярко с неба светит солнце
На кремлёвские зубцы,
И вокруг высокой плахи
В два ряда стоят стрельцы.

Вот толпа заколыхалась, –
Проложил дорогу кнут.
Той дороженькой на площадь
Стеньку Разина ведут.

С головы казацкой сбриты
Кудри, чёрные как смоль;
Но лица не изменили
Казни страх и пытки боль.

Так же мрачно и сурово,
Как и прежде, смотрит он, –
Перед ним былое время
Восстаёт, как яркий сон:

Дона тихого приволье,
Волги-матушки простор,
Где с судов больших и малых
Брал он с вольницей побор;

Как он с силою казацкой
Рыскал вихорем степным
И кичливое боярство
Трепетало перед ним.

Душит злоба удалого,
Жгёт огнём и давит грудь,
Но тяжёлые колодки
С ног не в силах он смахнуть.

С болью тяжкою оставил
В это утро он тюрьму:
Жаль не жизни, а свободы,
Жалко волюшки ему.

Не придётся Стеньке кликнуть
Клич казацкой голытьбе
И призвать её на помощь
С Дона тихого к себе.

Не удастся с этой силой
Силу ратную тряхнуть –
Воевод, бояр московских
В три погибели согнуть.

«Как под городом Симбирском
(Думу думает Степан)
Рать казацкая побита,
Не побит лишь атаман.

Знать, уж долюшка такая,
Что на Дон казак бежал,
На родной своей сторонке
Во поиманье попал.

Не больна мне та обида,
Та истома не горька,
Что московские бояре
Заковали казака,

Что на помосте высоком
Поплачусь я головой
За разгульные потехи
С разудалой голытьбой.

Нет, мне та больна обида,
Мне горька истома та,
Что изменною неправдой
Голова моя взята!

Вот сейчас на смертной плахе
Срубят голову мою,
И казацкой алой кровью
Чёрный пОмост я полью…

Ой ты, Дон ли мой родимый!
Волга-матушка река!
Помяните добрым словом
Атамана-казака!..»

Вот и пОмост перед Стенькой…
Разин бровью не повёл.
И наверх он по ступеням
Бодрой поступью взошёл.

Поклонился он народу,
Помолился на собор…
И палач в рубахе красной
Высоко взмахнул топор…

«Ты прости, народ крещёный!
Ты прости-прощай, Москва!..»
И скатилась с плеч казацких
Удалая голова.

Как в сумерки легко дышать на берегу!
Померкли краски дня, картины изменились;
Ряды больших стогов, стоящих на лугу,
Туманом голубым, как дымкою, покрылись.

На пристани давно замолкли шум и стук;
Всё реже голоса доносятся до слуха;
Как будто стихло всё, – но всюду слышен звук,
И тихий плеск воды так сладко нежит ухо.

Вот чёрный жук гудит… вот свистнул коростель…
Вот где-то вдалеке плеснулось уток стадо…
Пора бы мне домой – за ужин и в постель;
Но этой тишине душа моя так рада.

И я готов всю ночь сидеть на берегу,
И не ходить домой, и вовсе не ложиться,
Чтоб запахом травы на скошенном лугу
И этой тишиной целебной насладиться.

На ширь глухих полей, под тень лесов густых
Душа моя рвалась, измучена тревогой, –
И, может быть, вдали от горьких слёз людских
Я создал бы в тиши здесь светлых песен много.

Но жизнь моя прошла в заботе городской,
И сил моих запас иссяк в борьбе суровой…
И вот теперь сюда приплёлся я больной.
Природа-мать! врачуй и дай мне силы снова!

Наконец-то я на воле!..
Душный город далеко;
Мне отрадно в чистом поле,
Дышит грудь моя легко.

Наконец-то птицей вольной
Стал я, житель городской,
И вперёд иду, довольный,
Сбросив горе с плеч долой.

Люб мне страннический посох,
Я душой помолодел;
Ум мой, в жизненных вопросах
Потемневший, просветлел.

Я иду, куда — не знаю…
Всё равно, куда-нибудь!
Что мне в том, к какому краю
Приведёт меня мой путь!

Я иду искать свободы,
Мира в сельской тишине —
Горе жизни и невзгоды
Истерзали душу мне.

Я желаю надышаться
Свежим воздухом с полей,
Их красой налюбоваться,
Отдохнуть душой моей.

Может быть, судьбе послушный,
Кину я полей красу…
Но зато я в город душный
Сил немало принесу, —

Сил, окрепнувших на воле,
Не измученных борьбой, —
С ними вновь на скорбь и горе
Выйду с твёрдою душой.

Я отворил окно. Осенняя прохлада
Струёю полилась в мою больную грудь.
Как тихо в глубине увянувшего сада!
Туда, как в тёмный склеп, боюсь я заглянуть.

Поблек и облетел убор его красивый;
От бури и дождя ничем не защищён,
Качаясь и дрожа, стоит он сиротливо,
И в шелесте ветвей печальный слышен стон…

Раздастся здесь порой ворон полёт тяжёлый,
Да галки на гумне, за садом, прокричат —
И стихнет всё опять… И с думой невесёлой
Гляжу я из окна в пустой, заглохший сад.

Здесь радостно жилось весной и жарким летом;
Но больно вспоминать об этих чудных днях,
О зелени полей, облитых ярким светом,
О сладком пеньи птиц в долинах и лесах.

Природа замерла, нахмурилась сурово;
Поблекнувшей листвой покрылася земля,
И холодом зимы повеял север снова
В раздетые леса, на тёмные поля.

Вот жёлтый лист, кружась, упал передо мною…
С глубокой на него я грустью посмотрел!
Не так же ль я измят безжалостной судьбою,
Как этот слабый лист, — засох и пожелтел?

Прошла моя весна, и лето миновало,
И на лугу моём засохли все цветы;
Их прежняя краса под холодом увяла;
Рассеялись мои надежды и мечты.

Как жёлтые листы, давно они опали;
Осенний ветер их размыкал без следа,
И то, чем жизнь моя красна была вначале,
Всё горьким опытом убито навсегда.

Век доживаю я, как дерево сухое,
Минувшему сказав печальное «прости!».
И мучит душу мне сознанье роковое,
Что близок мой конец и мне уж не цвести.

Когда взгляну порою в глубь я
Души собрата моего,
Я вижу только самолюбье,
Порок — и больше ничего.

Худые думы там таятся,
Там мысль живёт с грехом в связи
И чувства низкие роятся,
Как черви мелкие в грязи.

И много их, таких собратий,
Врагов, гонителей моих…
Куда бежать от их проклятий?
Куда бежать от злобы их?

Везде они — и поневоле
Себя на муки им отдашь;
Они кричат: «Он наш! его ли
Отпустим мы, когда он наш!»

Нет, не из вашей я дружины,
Я не примкну к её рядам!
Вам не понять моей кручины,
Моей любви душевной к вам.

Я счастлив счастием, мне чуждым,
И грустен горестью чужой;
Чужим несчастиям и нуждам
Готов помочь я всей душой.

Не грусти, что листья
С дерева валятся, —
Будущей весною
Вновь они родятся, —

А грусти, что силы
Молодости тают,
Что черствеет сердце,
Думы засыпают…

Только лишь весною
Тёплою повеет —
Дерево роскошно
Вновь зазеленеет…

Силы ж молодые
Сгибнут — не вернутся;
Сердце очерствеет,
Думы не проснутся!

В телеге тряской и убогой
Тащусь я грязною дорогой…
Лениво пара тощих кляч
Плетётся, топчет грязь ногами…
Вот запоздалый крикнул грач
И полетел стрелой над нами, —
И снова тихо… Облака
На землю сеют дождь досадный…
Кругом всё пусто, безотрадно,
В душе тяжёлая тоска…
Как тенью, скукою покрыто
Всё в этой местности пустой;
И небо серое сердито
Висит над мокрою землёй,
Всё будто плачет и горюет;
Чернеют голые поля,
Над ними ветер сонный дует,
Травой поблёкшей шевеля.
Кусты и тощие берёзы
Стоят, как грустный ряд теней,
И капли крупные, как слёзы,
Роняют медленно с ветвей.

Порой в дали печальной где-то
Раздастся звук — и пропадёт,
И сердце грусть сильней сожмёт…
Без света жизнь! не ты ли это?..

Мне доставались нелегко
Моей души больные звуки.
Страдал я сердцем глубоко,
Когда слагалась песня муки.

Я в песне жил не головой,
А жил скорбящею душою,
И оттого мой стон больной
Звучит тяжёлою тоскою.

Вставай, товарищ мой! пора!
Пойдём! осенний день короток…
Трудились много мы вчера,
Но скуден был наш заработок.

Полуголодные, легли
На землю рядом мы с тобою…
Какую ночь мы провели
В борьбе с мучительной тоскою!

В работе выбившись из сил,
Не мог от холода заснуть я, —
Суровый ветер шевелил
На теле ветхие лоскутья.

Но я к лишениям привык,
Привык ложиться я голодный, —
Без слёз и жалобы приник
Я головой к земле холодной.

Я равнодушно смерти жду,
И не страшит меня могила;
Без скорби в вечность я пойду…
На что мне жизнь? Что мне в ней мило?

Лишь одного пугаюсь я,
Одной я занят горькой думой:
Ужель и небо так угрюмо,
Так неприветно, как земля?