Николай Тихонов  · Стихи

Фонарь взошел над балок перестуком,
Он две стены с собою уволок,
И между них легко, как поплавок,
Упала пропасть, полная разлуки.

Прохожий встал на сонной высоте,
И, памятников позы отвергая,
По-своему он грелся и кряхтел,
Полет стены уныло озирая.

Конторщика глаза, черней
Ночных дежурств, метали в реку перья,
Чернильницы граненой холодней,
Стекло реки в уме текло с похмелья.

В очах извозчика овес
Шумел, произрастая,
Волна чесалася о мост,
Как лошадь перед сном простая.

Свисток милицейского помнил не мало:
Забор зубов и губ тепло.
Он сам служил ремесленным сигналом,
Разводка ж моста — тоже ремесло.

Он сторожил порядка хоровод,—
Желтела женщина лисицей,
Чтобы над пеной валких вод
Своею ценностью гордиться.

И беспризорный, закрывая ухо
Воротника подобьем, осязал,
Что не река, а хлебная краюха —
Засохшая — царапает глаза.

Тогда и я взглянул издалека
На неба дымную овчину —
Там разводили облака
Вторую ночи половину.

Роптали граждане — и в жар,
В живую роспись горизонта
Я записал их, как товар,—
Товар, к несчастью, полусонный.

Когда людям советским в их мирном сне
Все хорошее, доброе снится,
Я хочу говорить об одной тишине,
О глубокой, полночной, большой тишине,
Что стоит на советской границе.

Пусть граница песками, горами идет,
По лесам, по полям и по льдинам,—
Пограничник дозор неустанно ведет,
Милый край охраняя родимый.

В этой звонкой тиши тебе слышать дано,
Если ты остановишься с хода,
Как спокойно и радостно бьется оно —
Сердце родины, сердце народа.

Ты поставлен на строгий, священнейший пост —
Оглянись — и над леса резьбою
Ты увидишь сиянье струящихся звезд,—
То Кремлевские звезды с тобою.

А над рощей, где лунные льются лучи,
Тень легла на утес исполинский,
Будто в первой седой пограничной ночи
Проверяет заставы Дзержинский.

И, наследье чекистское свято храня,
Ты идешь в тишине необычной,
Чтоб ни лязгом винтовки, ни стуком коня
Не смутить тишины пограничной.

И, глядя в зарубежный, сгустившийся мрак,
Ты стоишь замирая, не дышишь,
Каждый вражеский шорох и вражеский шаг
Точным ухом ты сразу услышишь.

Точным выстрелом сразу сожжешь эту тьму,
Потому что в стрельбе ты отличник,
И спокойно, товарищ, мы спим потому,
Что границу хранит пограничник.

Я хочу говорить о большой тишине,
Полной громкой, торжественной славы,
Этой песней, подобной неслышной волне,
Верным стражам Советской Державы!

1

Домов затемненных громады
В зловещем подобии сна,
В железных ночах Ленинграда
Осадной поры тишина.
Но тишь разрывается воем —
Сирены зовут на посты,
И бомбы свистят над Невою,
Огнем обжигая мосты.
Под грохот полночных снарядов
В полночный воздушный налет,
В железных ночах Ленинграда
По городу Киров идет.
В шинели армейской походной,
Как будто полков впереди,
Идет он тем шагом свободным,
Каким он в сраженья ходил.
Звезда на фуражке алеет,
Горит его взор огневой,
Идет, ленинградцев жалея,
Гордясь их красой боевой.

2

Стоит часовой над водою,
Моряк Ленинград сторожит,
И это лицо молодое
О многом ему говорит.
И он вспоминает матросов
Каспийских своих кораблей,
Что дрались на волжских откосах,
Среди астраханских полей.
И в этом юнце крепкожилом
Такая ж пригожая стать,
Такая ж геройская сила,
Такой же огонь неспроста.
Прожектор из сумрака вырыл
Его бескозырку в огне,
Названье победное: «Киров»
Грозой заблистало на ней…

3

Разбиты дома и ограды,
Зияет разрушенный свод,
В железных ночах Ленинграда
По городу Киров идет.
Боец, справедливый и грозный,
По городу тихо идет.
Час поздний, глухой и морозный.
Суровый, как крепость, завод.
Здесь нет перерывов в работе,
Здесь отдых забыли и сон,
Здесь люди в великой заботе,
Лишь в капельках пота висок.
Пусть красное пламя снаряда
Не раз полыхало в цехах,
Работай на совесть, как надо,
Гони и усталость и страх.
Мгновенная оторопь свяжет
Людей, но выходит старик,-
Послушай, что дед этот скажет,
Его неподкупен язык:
«Пусть наши супы водяные,
Пусть хлеб на вес золота стал,
Мы будем стоять, как стальные,
Потом мы успеем устать.
Враг силой не мог нас осилить,
Нас голодом хочет он взять,
Отнять Ленинград у России,
В полон ленинградцев забрать.
Такого вовеки не будет
На невском святом берегу,
Рабочие русские люди
Умрут, не сдадутся врагу.
Мы выкуем фронту обновы,
Мы вражье кольцо разорвем,
Недаром завод наш суровый
Мы Кировским гордо зовем».

4

В железных ночах Ленинграда
По городу Киров идет.
И сердце прегордое радо,
Что так непреклонен народ,
Что крепки советские люди
На страже родимой земли…
Все ближе удары орудий,
И рядом разрывы легли,
И бомбы ударили рядом,
Дом падает, дымом обвит,
И девушка вместе с отрядом
Бесстрашно на помощь спешит.
Пусть рушатся стены и балки,
Кирпич мимо уха свистит,
Ей собственной жизни не жалко,
Чтоб жизнь тех, зарытых, спасти.
Глаза ее грустны и строги,
Горит молодое лицо,
Ей гвозди впиваются в ноги,
И проволок вьется кольцо.
Но сердце ее непреклонно
И каменно сжаты уста,-
Из Кировского района
Прекрасная девушка та.
Вот юность — гроза и отрада,
Такую ничто не берет.
В железных ночах Ленинграда
По городу Киров идет…

5

Глашатай советского века,
Трибуном он, воином был
На снежных предгорьях Казбека,
Во мраке подпольной борьбы.
Он помнит кровавые, злые,
В огне астраханские дни,
И ночи степные, кривые,
Как сабли сверкали они.
Так сердцем железным и нежным
Осилил он много дорог,
Сражений, просторов безбрежных,
Опасностей, горя, тревог.
Но всей большевистской душою
Любил он громаду громад
Любовью последней, большою —
Большой трудовой Ленинград.
…Но черные дни набежали,
Ударили свистом свинца,
Здесь люди его провожали,
Как друга, вождя и отца.
И Киров остался меж ними,
Сражаясь, в работе спеша,
Лишь вспомнят могучее имя —
И мужеством крепнет душа.

6

На улицах рвы, баррикады,
Окопы у самых ворот.
В железных ночах Ленинграда
За город он тихо идет.
И видит: взлетают ракеты,
Пожаров ночная заря,
Там вражьи таятся пикеты,
Немецких зверей лагеря.
Там глухо стучат автоматы.
Там вспышки, как всплески ножа,
Там, тускло мерцая, как латы,
Подбитые танки лежат.
Враг к городу рвется со злобой,
Давай ему дом и уют,
Набей пирогами утробу,
Отдай ему дочку свою.
Оружьем обвешан и страшен,
В награбленных женских мехах,
Он рвется с затоптанных пашен
К огням на твоих очагах.
Но путь преградить супостату
Идет наш парод боевой.
Выходит, сжимая гранату,
Старик на сраженье с ордой.
И танки с оснеженной пашни
Уходят тяжелые в бой;
«За родину!» — надпись на башне,
И «Киров» — на башне другой.

7

И в ярости злой канонады
Немецкую гробить орду
В железных ночах Ленинграда
На бой ленинградцы идут.
И красное знамя над ними,
Как знамя победы встает.
И Кирова грозное имя
Полки ленинградцев ведет!

Как след весла, от берега ушедший,
Как телеграфной рокоты струны,
Как птичий крик, гортанный, сумашедший,
Прощающийся с нами до весны,

Как радио, которых не услышат,
Как дальний путь почтовых голубей,
Как этот стих, что, задыхаясь, дышит,
Как я — в бессонных думах о тебе.

Но это все одной печали росчерк,
С которой я поистине дружу,
Попросишь ты: скажи еще попроще,
И я еще попроще расскажу.

Я говорю о мужестве разлуки,
Чтобы слезам свободы не давать,
Не будешь ты, заламывая руки,
Белее мела, падать на кровать.

Но ты, моя чудесная тревога,
Взглянув на небо, скажешь иногда:
Он видит ту же лунную дорогу
И те же звезды, словно изо льда.

Кую-Уста зовут того, кто может
Своим чутьем найти воды исток.
Сочти морщины на верблюжьей коже,
Пересчитай по зернышку песок —

Тогда поймешь того туркмена дело,
Когда, от напряженья постарев,
Он говорит: «Колодец ройте смело,
Я сквозь песок узнал воды напев».

Но он кустарь, он только приключенец,
Он шифровальщик скромненьких депеш,
В нем плана нет, он — как волны свеченье,
И в нем дикарь еще отменно свеж.

Его вода равна четверостишью,
Пустыне ж нужны эпосы воды,-
Он, как бархан, он времени не слышит,
Он заметает времени следы.

Но есть вода Келифского Узбоя,-
Но чья вода? Победы иль Беды?
И там глядят в ее лицо рябое
Глаза иных искателей воды.

Они хотят вести ее далеко —
Через Мургаб, к Теджену,- оросить
Все те пески, похожие на локоть,
Который нужно все же укусить.

Они правы, они от злости пьяны,
Они упрямы: должно рисковать —
Невероятным водяным тараном
Пробить пески, пустыню расковать.

Им снятся сбросы, полчища рабочих
И хлопок — да,- десятки тысяч га;
Их в руку сон — земля победы хочет,
Она зовет на общего врага.

Кую-Уста глядит на инженера
С большой усмешкой, скрытой кое-как.
Тот говорит: «Ты думаешь, химера?
А это, брат, вполне возможный факт!

Твои колодцы что же, это крохи…
А мы Узбой наполним наконец…»-
Они стоят сейчас, как две эпохи,
Но победит великих вод ловец!

Я рад, что видел у Аттока
Могучий Инд в расцвете сил
И весь размах его потока,
Который землю веселил.

И я, смотря, как дышит долгий,
Пришедший с гор высокий вал,
От имени могучей Волги
Ему здоровья пожелал.

И сказал женщине суд:
«Твой муж — трус и беглец,
И твоих коров уведут,
И зарежут твоих овец».

А солдату снилась жена,
И солдат был сну не рад,
Но подумал: она одна,
И вспомнил, что он — солдат.

И пришел домой, как есть,
И сказал: «Отдайте коров
И овец иль овечью шерсть,
Я знаю всё и готов».

Хлеб, два куска
Сахарного леденца,
А вечером сверх пайка
Шесть золотников свинца.

И мох и треск в гербах седых,
Но пышны первенцы слепые,
А ветер отпевает их
Зернохранилища пустые.

Еще в барьерах скакуны
И крейсера и танки в тучах
Верны им, и под вой зурны
Им пляшет негр и вою учит.

Но лжет жена, и стар лакей,
Но книги, погреба и латы,
И новый Цезарь налегке
Уже под выведенной датой.

Средь лома молний молньям всем
Они не верят и смеются,
Что чайки, рея в высоте,
Вдруг флотом смерти обернутся.

И встанет день, как дым, стеной,
Уеду я домой,
Застелет поезд ночь за мной
Всю дымовой каймой.

Но если думаешь, что ты
Исчезнешь в том дыму,
Что дым сотрет твои черты,
Лишь дым я обниму…

В заката строгого резьбе,
Одной тебе верны,
Твои мне скажут о тебе
Норвежцы со стены.

Тебя в картине на стене
Найду в домах у них,
И ты поднимешься ко мне
Со дна стихов моих,

Ты будешь странствовать со мной,
И я не отрекусь,
Какую б мне, как дым, волной
Ни разводили грусть.

Если тебе не все равно,
А путь ко мне не прост,—
Ты улыбнись мне хоть в окно
За десять тысяч верст.

Далеко остались джунгли, пальмы, храмы,
Город-сад, зеленая река.
Вечером, примчав с Цейлона прямо,
Встретил я в Мадрасе земляка.

И земляк — натура боевая,
И беседа зыбилась легко —
Мне сказал:
— Поедем к нам в Бхилаи,—
Это ведь совсем недалеко.

Все равно лететь вам до Нагпура,
Ну, а там с прохладцей, поутру,
Поездом — по холмикам по бурым,
И машиной — там подъем не крут.

Жизнь у нас в Бхилаи неплохая…
Право же, поехали б со мной…

— Мне же нужно в Дели, не в Бхилаи,
Я простился с южной стороной.

Был закат тропически прекрасен,
Думал я: «Просторы полюбя,
Мы уже встречаемся в Мадрасе,
По делам, как дома у себя».

Золотой закат покрылся чернью,
Вдруг и я поймал себя на том,
Что зашел в «Амбассадор» вечерний,
Как в давно уже знакомый дом.

Сказок край по-бытовому ожил,
Вплоть до звезд, до трепета травы,
Путь к нему по воздуху уложен
В шесть часов от Дели до Москвы.

Но сердец еще короче трасса,
Как стихи, приносим мы с собой
В пряный дух весеннего Мадраса
Запах рощ, что над Москвой-рекой!

Я вечером увидел Зеебрюгге,
В лиловой пене брандера плечо,
След батарей за дюнами на юге
Я, как легенду черную, прочел.

Пустыней мол и виадук сияли,
Дымилась моря старая доска,
И жирной нефти плавала в канале
Оранжево-зеленая тоска.

Простого дня тягучее качанье,
В нем чуть дрожал полузабытый миф,
Когда сюда ворвались англичане,
Ночную гавань боем ослепив.

Далекий бой — он ничего не весил
На горизонте нынешнего дня,
Как будто клочья дымовой завесы
На вечер весь окутали меня.

Я пил и ел, я думал, не проснется
Во мне война — сны день мой заглушат:
Мне снился блеск форштевня миноносца,
Которым крейсер к молу был прижат.

Мне снился брандер, тонущий кормою,
И на корме — тяжелый сверток тел,
И виадук воздушною тюрьмою,
Искрящейся решеткой просвистел.

Мне снился человек на парапете,
Над ним ракеты зыбились, пыля,
Он был одни в их погребальном свете,
За ним фор-марс горящий корабля.

Мне снилась та, с квадратными глазами,
Что сны мои пронзительно вела,
Отвага та, которой нет названья,
И не понять, зачем она была.

Проснулся я. Стояла ночь глухая,
На потолке, снимая ночи гарь,
Легко сверкнув и снова потухая,
Как гелиограф, шифровал фонарь.

Как по уставу — штык не вправе
Заполнить ротный интервал,
Как по уставу — фронтом вправо,
Погруппно город отступал.

Дома исчезли. Царство луж
И пустыри с лицом несвежим,
Изображая в красках глушь,
Вошли в сырое побережье.

Дороги к берегам пусты,
Деревья перешли в кусты.

Дымились лачуги, с судьбой не споря,
По огородам чах репей,
И, отлученные от моря,
Тупели груды кораблей.

Без ропота, ржавые палубы сжав,
Ветвистые мачты,—
Они опустились, пошли в сторожа
К лачугам, лугам бродячим.

У всех навигаций единый закон:
Грузиться и плыть напролом,
Но если ты сдал и на слом обречен,
Ты будешь дружить с пустырем.

Над пароходною трухой
Костер мальчишки разжигали,
Но дым кривлялся, как глухой,
Но дым у ветра был в опале.

Голубоглазые сычи
Кричали ветру: «Прочь! Не тронь!»
Но этот ветер их учил,
Как нужно выпрямлять огонь.

Старуха собирала хворост,
Ее спина трещала,
Ее дыханье раскололось
На длинное и малое.

А дальше волны, разлетевшись,
Синели, синих трав наевшись.

Я кинул глаз по сторонам —
Синела нищая страна:
Лачуги, пароходный хлам.

И вдруг взглянули пустыри
Глазами, полными зари.

Из нищенских ножон
Сверкнуло мне лицо победы:
«Здесь будет город заложен
Назло надменному соседу»…

Пусть Петербург лежал грядой
Из каменных мощей,
Здесь будет вымысел другой
Переливаться в кровь вещей.

Ветхий край ключи утра
Положит сам в ладонь
Бот этим детям у костра,
Играющим в огонь.

Без крепостей, без крови водопадов,
Без крепостных — на свой покрой,
В мохнатые зыбей ограды
Они поставят город свой —
Приморский остов Ленинграда!

Женщина в дверях стояла,
В закате с головы до ног,
И пряжу черную мотала
На черный свой челнок.

Рука блеснет и снова ляжет,
Темнея у виска,
Мотала жизнь мою, как пряжу,
Горянки той рука.

И бык, с травой во рту шагая,
Шел снизу в этот дом,
Увидел красные рога я
Под черным челноком.

Заката уголь предпоследний,
Весь раскален, дрожал,
Между рогов аул соседний
Весь целиком лежал.

И сизый пар, всползая кручей,
Домов лизал бока,
И не было оправы лучше
Косых рогов быка.

Но дунет ветер, леденея,
И кончится челнок,
Мелькнет последний взмах, чернея,
Последний шерсти клок…

Вот торжество неодолимых
Простых высот.
А песни — что? Их тонким дымом
В ущелье унесет.

Ночь без луны кругом светила,
Пожаром в тишине грозя,
Ты помнишь все, что с нами было,
Чего забыть уже нельзя:

Наш тесный круг, наш смех открытый,
Немую сладость первых пуль,
И длинный, скучный мост Бабита,
И в душном августе Тируль.

Как шел ночами, колыхаясь,
Наш полк в лиловых светах сна,
И звонко стукались, встречаясь,
Со стременами стремена.

Одних в горящем поле спешил,
Другим замедлил клич: пора!
Но многие сердца утешил
Блеск боевого серебра.

Былое заключено в книги,
Где вечности багровый дым,
Быть может, мы у новой Риги
Опять оружье обнажим.

Еще насмешка не устала
Безумью времени служить,
Но умереть мне будет мало,
Как будет мало только жить.

Работал дождь. Он стены сек,
Как сосны с пылу дровосек,
Сквозь меховую тишину,
Сквозь простоту уснувших рек
На город гнал весну.

Свисал и падал он точней,
Чем шаг под барабан,
Ворча ночною воркотней,
Светясь на стеклах, в желобах,
Прохладных капель беготней.

Он вымыл крыши, как полы,
И в каждой свежесть занозил,
Тут огляделся — мир дремал,
Был город сделан мастерски:
Утесы впаяны в дома.

Пространства поворот
Блестел бескрайнею дугой.
Земля, как с Ноя, как сначала,
Лежала спящей мастерской,
Турбиной, вдвинутой в молчанье.