Виктор Боков  · Стихи

Человеку несут
Апельсины, печенье.
Для него уже это
Не имеет значенья.

Он глядит на людей
Снисходительно-строго:
— Если б это, родные,
Пораньше немного!

Был я молод, горяч,
Всюду был я с народом.
А теперь обнимаю
Баллон с кислородом.

Как младенец, сосу
Кислородную соску.
Каши мне принесут,
Съем от силы две ложки.

Если губы замком,
Если годы согнули,
Не поможет фабком,
Не помогут пилюли.

Не помогут цветы,
Цеховые конфеты в складчину,
Не подымут они
Богатырского вида мужчину,

Надо вовремя
Душу спасать человечью
Апельсинами, отдыхом,
Дружеской речью!

О, не будьте, не будьте
В гуманности лживы!
Берегите людей!
Берегите, пока они живы!

В упряжке оленя
Лети, мое стихотворенье!
Тяни над лесами, как вальдшнеп,
Все дальше и дальше.

Плыви осетром
По глубинам и ямам,
Стучись к человеку
Рабочим, испытанным ямбом.

Присядь у окна,
Посмотри ненароком,
Просторы измерь
Ясновидящим оком!

Откройся
Читателю-другу в желаньи
Придать ему силы и смелости
В каждом деяньи.

Скачи, мой Пегас,
Отбивая копытами лихо.
Лети, мое слово,
Лети, моя рифма!

Возвращаюсь к природе, к себе,
К первозданной основе и сути.
Ежедневной суровой борьбе
Я учусь у себя в институте.

Книги в сторону! Взял туесок,
Завязал на бушлате тесемки
И ногою ступил на песок,
В камышиное царство осоки.

В лес забрался, и шумленье осин,
В трепетанье легчайшей берёсты,
Недотлевший костер погасил,
От костра и беды наберешься!

Чем я сходен с тобой, муравей?
Ты с поклажей, и я не без груза.
Что ты мешкаешь? Двигай скорей,
У меня с тобой старая дружба.

Над грибом нагибаюсь, свищу,
Современный и вольный Алеко.
Не Сократ, но, однако, ищу
В жизни скрытую истину века.

Год был ягодный,
Год грибной,
С яркой радугой
За спиной.

С земляникою
По буграм,
С голубикою
По углам.

По болотинам,
По низам —
То-то радость
Была глазам.

Год был памятным
На добро,
Мне во всем тогда
Так везло!

Свистну в займище —
Конь бежит,
Ногу в стремя —
Земля дрожит!

Быстры реченьки
Стелят мост,
Грудь героя
Горит от звезд.

Горы головы
Клонят в дол,
Расступается
Темный бор.

Красно солнышко
Манит вдаль,
В туеске моем
Спит печаль.

Встречаемся у Вечного огня,
Подолгу смотрим на живые пряди.
Я знаю, что твоя родня
Погибла от бомбежки в Ленинграде.

Волнуется, дрожит огонь живой,
То встанет, то наклонится он гибко.
Не прекращается поток людской,
И неусыпна память о погибших.

Еще цветы! Еще сирень несут,
Кладут, оправив бережно руками.
Цветы, цветы, цветы! Они растут,
Не зная, что придется лечь на камень.

Седая мать скорбит, а рядом внук,
Он для нее единственная радость.
Из юных неокрепших детских рук
На обелиск ложится нежный ландыш,

В глазах мальчонки пламя и печаль,
Которую не высказать речами…
Я завтра буду здесь, и ты встречай
Меня опять минутою молчанья…

Кому мы обязаны тем
что за нашим столом
Веселье и песни, а в доме
светло и просторно?
Toму мы обязаны, что
за колхозным селом
Чернеет земля, под землею
проклюнулись зерна.
Их сеяли люди, ладони
которых грубы,
Обветрены ветром широких
российских просторов.
Сердца их чисты
и прекрасны, глаза голубы,
а руки привыкли
к уверенной силе моторов.
Те люди забыли полоски
старушки-сохи —
Машина и пашет, и жнет,
и молотит на славу.
С какою любовью я им
посвящаю стихи
И знаю, что люди вот эти
и кормят державу!
Поклон вам, герои, умельцы,
владельцы земли.
Спасибо за ранние
выходы в поле.
Труду полевому вы отдали
все, что могли,
Нам впору учиться у вас
в полевой вашей школе!
Вот хлеб на столе. От него
так и веет теплом,
Полынью и снегом,
антоновским яблоком
спелым,
За ним и весна, и весенняя
тучка, и гром,
И страсть хлебороба
заняться
порученным делом!

Цвет черемухи пахнет порохом,
Лебединые крылья в крови.
Уезжает четвертый Дорохов,
Мать родимая, благослови!

Первый пал у Смоленска, под Ельней,
Не напуганный смертью ничуть,
В тишину запрокинув смертельно
Свой пшеничный, смеющийся чуб.

А второй — где отыщешь останки?
Подвиг мужествен, участь горька,
Стал он пеплом пылающим в танке
И героем в приказе полка.

Третий Дорохов в рукопашной
На окопы фашистов шагнул.
Как ветряк над рязанскою пашней,
На прощанье руками взмахнул.

Что с четвертым? И он, бездыханен,
В госпитальной палате лежит.
Нагибаются сестры: — Ты ранен?—
Но четвертый… четвертый молчит.

Ходит Дорохова и плачет,
Ходит, плачет и ждет сыновей.
Никакая могила не спрячет
Материнских тревог и скорбей.

И лежат в позабытой солонке,
Тяжелее надгробий и плит,
Пожелтевшие похоронки,
Где одно только слово: убит.

Чем утешить тебя, моя старенькая,
Если ты сыновей лишена?
Или тем, что над тихою спаленкою
Снова мирная тишина?

Знаю, милая, этого мало!
Нет их! Нет! Свет над крышей померк.
Для того ли ты их поднимала,
Чтобы кто-то на землю поверг?

Ты идешь с посошком осторожно
Вдоль прямого селенья Кривцы.
Под ногами звенит подорожник,
Осыпая лиловость пыльцы.

Кто придумал глиняную вятскую?
Этой красоте я в плен сдаюсь.
С песней русской, залихватскою
Я ее сравнить не побоюсь.

Ярмарка! Торжок!
Пирушка свадебная.
Этих красок солнцу не затмить.
Выросла она, как приусадебная,
Сочная трава с названьем сныть.

Как пирог, пекли в печи разгарчивой
Вятскую игрушку на поду.
Потому и слава не обманчивая
Суждена была ей на роду.

Женская рука ее лелеяла,
Сколько поколений мяло глину.
Нынче мастер Лида Фалалеева
Вышла в этот круг на середину.

Пальцами, ладонями летающими
То погладит, то чуть-чуть помнет.
Радужными красками хватающими
Вдохновит и душу обожжет.

Слава вятской глиняной — всемирная,
Я ее в Париже видел, в Токио.
Дымочка! Дитё из глины милое,
Ты меня пронизываешь токами!

Облака меняют очертания,
Ощутимость, цвет, величину.
Вот кому всю жизнь давай скитания
И оседлость наша ни к чему.

Мать моя свою деревню Язвицы
На Москву не может променять.
Рано утром из Загорска явится,
А под вечер примется вздыхать.

Не сидится старой:- Как там дома?
Как блюдет порядки глаз отцов?
Не упала ли труба от грома,
Не клюют ли куры огурцов?

Уж не нашу ль вишню козы гложут?
Уж не наша ль изгородь худа?..-
Быстро соберется, все уложит.
— Мне,- вздохнет,- сынок, скорей туда!

Я прошу: — Ну, сделай одолжение,
Поживи, понравится тебе!-
Но ее земное притяжение
К своему шестку, к своей трубе.

Из нее и дым иного свойства,
И особый запах молока!..
Этого святого беспокойства
Вам не знать, скитальцы-облака!

Ничего я не знаю нежней иван-чая!
Своего восхищенья ни с кем не делю.
Он стоит, потихоньку головкой качая,
Отдавая поклоны пчеле и шмелю.

Узнаю его розовый-розовый конус,
Отличаю малиновый светлый огонь.
Подойду, осторожно рукою дотронусь
И услышу мольбу: «Не губи и не тронь!

Я цвету!» Это значит, что лето в разгаре,
В ожидании благостных ливней и гроз,
Что луга еще косам стальным не раздали
Травяной изумруд в скатном жемчуге рос.

Он горит, иван-чай, полыхает, бушует,
Повторяет нежнейшие краски зари.
Посмотри, восхитись, новоявленный Шуберт,
И земле музыкальный момент подари!

Как любовь начинается? Кто мне ответит?
Как цветок раскрывается? Кто объяснит?
Просыпаешься утром, и хочется встретить,
Постучаться в окно, разбудить, если спит.

Все дороги — к любимой,
Все тропки — туда же.
Что ни думаешь, думы торопятся к ней.
Происходит какая-то крупная кража
Холостяцких устоев свободы твоей.

Ты становишься скуп и улыбок не даришь,
Как вчера еще было, и той и другой;
Ты всем сердцем ревнуешь, всем сердцем страдаешь,
Ждешь свиданья с единственной и дорогой.

И когда ты кладешь к ней на плечи ладоши,
Ясно слыша биение сердца в груди,
Вся вселенная — только любовь, и не больше,
И вся жизнь твоя — только порывы любви.

Как она начинается?
Так же, как в мае
На безоблачном небе заходит гроза.
Я любви
не сожгу,
не срублю,
не сломаю.
Без нее на земле человеку нельзя!

Когда возводили собор Покрова на Нерли,
Все самое лучшее в сердце своем берегли.
И каждый положенный камень был клятвой на верность,
Вот в чем красота и откуда ее несравненность!

Красиво одеваемся, не спорю!
Тончайшие шелка и шерсти есть.
Но я признаюсь, я от вас не скрою
Моих тревог за внешний этот блеск.

Он нужен нам. И в этом нет порока,
Что спрятана в нейлон изящность ног.
Но, барышня, возьмите томик Блока,
Прочтите вслух хотя бы восемь строк!

Я знаю, что костюм вот этот в клетку
Затмил собою новогодний бал…
Но, юноша, ты забываешь кепку,
Которую Ильич в руке сжимал.

С достоинством садишься ты за столик
В кафе, излишне вежливый с людьми.
А Моцарта ты слушаешь? А Сольвейг
Возвысила тебя мольбой любви?

А это кто мелькнул в толпе? Стиляга!
На длинной шее — грива, как у льва.
Он — пересохший ключ на дне оврага,
И около него трава мертва!

Простите мне всю прямоту признанья,
Поймите благородный мой протест,
Но форма, если нету содержанья,
И тело, если нет души,- протез!

Не за стеною монастырской
Микула сошку мастерил,
А на равнине богатырской,
Где ворон каркал и парил.

Бесхитростен был сельский витязь,
Он черный хлебушек кусал.
Он валунам сказал: — Подвиньтесь!—
Да приналёг и сдвинул сам.

И все дела! И конь саврасый
Борзо пошел по борозде.
Без норова, без разногласий,
Отлично знал он, в чьей узде.

И затяжелила земелька,
Глянь — и налился колосок.
И вот уже дурак Емелька
На печку русскую залег.

Сказал: — А ну, лети, родная!—
И полетела печь, как пух.
Не печь — кибитка удалая,
А в ней огонь и русский дух.

Жалейки, дудки и свирелки,
Все появилось на Руси.
И гусли, и игра горелки,
И бабы царственной красы.

Стоял Микула и не верил,
Что столько жизни от сохи.
Хмелел и целовал деревья,
Случалось, даже пел стихи!

В нем пахарь уживался с воином,
Покоя не было кругом.
Он с пашней управлялся вовремя
И вовремя кончал с врагом.

Друг! Не хвались, что ты из Тулы,
Что ты механик и Левша!
Ты от сохи и от Микулы,
Ты Селянинова душа!

Мне чужда отгороженность сада,
Не люблю сквозь заборы глядеть.
Мне людей обязательно надо
Локтем, словом, улыбкой задеть.

С рыбаками — закидывать тони.
С трактористами — поле пахать.
С игроками — играть на гармони.
Со знаменами — полыхать.

Я родился под ними и вырос,
Сердце краснознаменно ало.
Я его, как полотнище, вынес,
Чтоб людскою волной подняло.

Чтоб оно и качалось, и пело,
И гуляло в улыбке колонн,
И над площадью Красной летело
На зарю шелестящих знамен!