Роберт Бернс  · Стихи

Где-то девушка жила.
Что за девушка была!
И любила парня славного она.

Но расстаться им пришлось
И любить друг друга врозь,
Потому что началась война.

За морями, за холмами —
Там, где пушки мечут пламя,
Сердце воина не дрогнуло в бою.

Это сердце трепетало
Только ночью в час привала,
Вспоминая милую свою!

Любовь, как роза, роза красная,
Цветет в моем саду.
Любовь моя — как песенка,
С которой в путь иду.

Сильнее красоты твоей
Моя любовь одна.
Она с тобой, пока моря
Не высохнут до дна.

Не высохнут моря, мой друг,
Не рушится гранит,
Не остановится песок,
А он, как жизнь, бежит…

Будь счастлива, моя любовь,
Прощай и не грусти.
Вернусь к тебе, хоть целый свет
Пришлось бы мне пройти!

В день жатвы это произошло,
Когда мечут в лугах стога,
В Английских землях Дуглас решил
Поохотиться на врага.
Он выбрал Гордонов, Грэмов взял
И Линдсеев, славных ребят,
А Джорданы с ним не пустились в путь
И о том до сих пор скорбят.
Он сжег подчистую Долину Тайн,
Он сжег Бамброшира треть,
Три добрые башни Рэдсварских холмов
Он оставил в огне гореть.
И вот наконец до Ньюкасла дошел
И объехал его кругом:
«Кто хозяин здесь? Кто хозяйка тут?
Чьи владенья и чей это дом?»
И тогда лорд Перси ответил ему —
В каждом слове звучала спесь:
«Я — хозяин! Я и моя жена
Всем владеем и правим здесь!»
«Я этому рад, и приятно мне,
Что над замком ты господин,
Но прежде, чем я уйду за холмы,
Покорится из нас один».
И Перси взял боевое копье
И выехал из ворот,
На Дугласа он, не щадя коня,
Ярясь, поскакал вперед.
А леди глядела на них со стены
И бледна словно смерть была,
Когда сталь шотландская, добрая сталь
Перси вышибла из седла!
«Когда бы нас не видал никто
На зеленом этом лугу,
Отобрал бы я твою жизнь — а так
Только меч отобрать могу».
«Ступай к Оттербурну, наверх ступай,
Дожидайся три полных дня,
И если меня не дождешься ты,
Можешь трусом назвать меня».
«Прекрасен и радостен Оттербурн,
Он на зависть иным местам,
Отрадно бывает глядеть на него,
Но кормиться нам нечем там.
Там дикие птицы поют на ветвях,
И олень бежит по холмам,
Но хлеба нет и похлебки нет,
И кормиться нам нечем там.
И все же тебя я там буду ждать,
Что скудна еда — не беда,
И жалким трусом тебя назову,
Если ты не придешь туда».
И Перси ответил: «Клянусь, что приду,
В том свидетель — всесильный бог!»
И Дуглас сказал: «Я тебя дождусь,
Тому моя честь — залог».
В Оттербурне они расседлали коней,
Где поля от росы мокры,
В Оттербурне они расседлали коней
И поставили там шатры.
И тот, кто богат, посылал слугу
С конями на выпас в луга,
А кто был незнатен и неимущ,
Тот сам себе был слуга.
И вдруг затревожился юный паж —
А заря уж была близка:
«Проснись, проснись, проснись, господин,
Я вижу Перси войска!»
«Ты лжешь, ты лжешь, ты бесстыдно лжешь,
Ты лжи на троих припас:
У Перси вчера еще не было войск,
Чтоб выставить против нас.
Но мне приснился недобрый сон:
Вдали от людей и жилья
Я видел, как мертвый выиграл бой,
И, кажется, это был я».
И он поскакал навстречу врагу,
Обнажив свой широкий меч,
Но шлем надежный он позабыл,
Охранявший во время сеч.
Их честь обоих на бой звала,
И с вождем повстречался вождь,
Скрестились мечи их, и пот потек,
Заструилась их кровь, как дождь.
И Перси свой смертоносный меч
Стремительно вскинул вверх,
И ударил Дугласа прямо в лоб,
И на землю его поверг.
И Дуглас пажа к себе подозвал:
«Беги, не жалея ног,
Чтобы сына сестры, чтобы сэра Хью
Я при жизни увидеть смог…»
«Мой милый племянник, — Дуглас сказал,—
Пустяк, если кто-то умрет;
Я ночью понял, что мне конец,
Что командовать твой черед.
Я знаю, тьма подступает ко мне,
Ибо рана моя глубока;
Возьми своих воинов и схорони
Меня под кустом орляка.
Зарой меня под кустом орляка,
Но без почестей, без похорон,
Чтоб никто из людей, никогда не узнал,
Где шотландский вождь погребен».
И Хью Монтг’oмери зарыдал,
Ибо скорбь была велика,
И сэра Дугласа похоронил
На лугу, под кустом орляка…
А бой не стихал, и крошились щиты,
И рассвет занимался вдали,
И много лихих англичан-храбрецов
До рассвета во тьму ушли.
От крови английской были красны
Гордонов рукава,
И Линдсеи были подобны огню,
Пожирающему дрова.
Друг друга жаждали Перси и Хью
Вышибить из седла,
И лязгала сталь, и вспотели они,
Ох, кровь между ними текла!
«Сдавайся, Перси, сдавайся живей,
Иначе тебя я убью!»
«Кому же я должен, раз вышло так,
Свободу вручить свою?»
«Ты должен сейчас победу признать
Не лорда, не мужика,
И даже мне не сдавайся ты —
А сдайся кусту орляка».
«Ни лилиям, рыцарь, ни орляку
Не вручу я свободу свою;
Лишь Дугласу был бы я сдаться готов
И Монтгомери, сэру Хью».
И, узнав, что Монтгомери перед ним,
Он в землю свой меч воткнул,
Монтгомери рыцарь учтивый был —
Он руку ему протянул.
Так закончен был Оттербурнский бой
В час, когда отступила ночь;
Под кустом орляка был Дуглас зарыт,
Увезен был сэр Перси прочь.

На корабле «Золотая слава» — страх и смятенье:
Ходит галера турецкая рядом грозною тенью
У берега Южной Шотландии.
Юнга-юнец у команды спросил, вот как спросил он:
«Что, если я уничтожу галеру собственной силой?»
Юнге ответил сам капитан, так он ответил:
«Золота вдоволь добудешь себе подвигом этим».
«В кожу быка заверните меня, да, заверните,
Волнам соленым доверьте меня — за борт швырните!»
В кожу быка завернули его, да, завернули
И — поплывет он, потонет ли он — за борт швырнули.
Било, крутило, швыряло его, плыть было трудно,
И наконец он коснулся борта вражьего судна.
Турки беспечно курили табак, кости метали,
Юнга меж тем просверлил три дыры буром из стали.
Вновь просверлил он три раза корабль турок спесивых —
Хлынула в логово к туркам вода, ошеломив их.
Тщетно срывали кто плащ, кто чалму, кто свою феску —
Дыры заткнуть и пути преградить смертному плеску…
Било, крутило, швыряло его — боже, что было! —
И наконец к своему кораблю юнгу прибило.
«Бросьте конец мне, втащите на борт судна родного,
Слово сдержать наступила пора, верное слово!»
«Зря, — прогорланил в ответ капитан, — ждешь ты богатства:
Бросим тебя мы — уже нам пора в путь отправляться!»
Юнга с ответом не медлил ничуть, с дерзким ответом:
«Я потоплю вас, как тех потопил — знайте об этом!»
В дело пуская свой верный бурав снова и снова,
Ввергнул в пучину он тех, кто презрел верное слово,
У берега Южной Шотландии.

В листве распевало сто тысяч птиц,
На землю спустился полдневный зной,
Когда прогуляться за Темзой решил
Король английский Генрих Восьмой.
И только он реку успел пересечь,
В прохладные рощи жарою гоним,
Как сорок и сорок купцов-моряков
Колени, спеша, преклонили пред ним.
«Привет вам, богатые господа!
Привет вам, искусные моряки!»
«Король, в мореходстве мы знаем толк,
А вот от богатства мы далеки.
Для нас недоступны теперь порты
Французской, Испанской и Датской земли:
Коварный пират стережет нас в пути
И грабит нагруженные корабли».
«Я Богом клянусь, что моя страна
Могуча и сил ее не избыть!
Не знал до сих пор я, что некто есть,
Дерзнувший Англию оскорбить».
Вздохнули купцы и сказали: «Увы!
К торговле дорога нам заперта —
Проклятый шотландец ограбит нас
С одним кораблем против наших ста».
Король поглядел на баронов своих,
На лордов своих поглядел свысока:
«Неужто из вас никому невмочь
Доставить мне наглого моряка?!»
И Чарльз, лорд Ховард сказал: «Государь!
Готов я, извольте лишь повелеть,
Я выполню то, что угодно вам,
Берусь я насильника одолеть».
«Шесть сотен, по выбору, лучших бойцов
Тебе английская даст земля,
И будут матросы и капитан,
Искусны в вождении корабля».
«Врага отыщу я, — воскликнул лорд, —
Не только на море, но и в аду,
И не видать мне лица короля,
Коль Б’aртона пленным не приведу!»
И первым призвал он к себе пушкаря,
Познавшего в битвах побед торжество,
Он прожил полвека и двадцать лет,
И Питером С’aймоном звали его.
«Мы в море идем, — сказал лорд Чарльз.—
И да поможет нам Бог в бою!
Ты выбран из многих; сто пушкарей
Тебе под начало я отдаю».
«Спасибо, милорд, я выбором горд,
Я счастлив, что в битву иду опять;
Повесьте, милорд, на рее меня,
Если промажу я хоть на пядь».
И лучника Ховард цризвал — стрелка,
Познавшего в битвах побед торжество,
Был родом из Йоркшира храбрый стрелок,
«Мы в море идем, — сказал лорд Чарльз,—
И да поможет нам Бог в бою!
Ты выбран из многих; сотню стрелков
Тебе под начало я отдаю».
«Спасибо, милорд, я выбором горд,
Я счастлив, что в битву иду опять;
Повесьте, милорд, на рее меня,
Если промажу я хоть на пядь».
Копейщиков, лучников и пушкарей
На судно приняли моряки
И з’a день один с Иванова дня
Всю Темзу проплыли до устья реки.
И там начался их морской поход,
Три раза ночами сменились дни,
И дивный корабль повстречался им,
И путь ему преградили они.
И Чарльз, лорд Ховард, на мостик взойдя,
Сказал капитану: «Поведай о том,
Как имя твое и куда ты плывешь,
Откуда ты родом и где твой дом».
«Милорд, я купец и моряк Гарри Хант,
Правдиво и чисто сердце мое,
И мы из Ньюкасла — я и корабль,
Там наша гавань и там жилье».
«Тогда расскажи нам, о Гарри Хант,
Ты плавал здесь ночи и дни подряд:
Встречался ли дерзкий грабитель тебе —
Сэр Эндрью Бартон, рыцарь-пират?»
И Гарри вздохнул и сказал: «Увы,
Я знаю его — не прошло и дня,
Как я его пленником был, милорд,
И он дочиста разорил меня.
Я по морю плыл, торопясь в Бордо,
А Бартон-шотландец навстречу шел,
Он взял мое судно на абордаж,
И вот теперь я и нищ, и гол.
И вот теперь я всего лишен,
И унижение я терплю,
Поэтому в Лондон держу я путь,
Спешу я за помощью к королю».
«К чему торопиться? — воскликнул лорд.—
Коль ты мне поможешь, — промолвил он,—
За каждый пенс, что он взял у тебя,
Ты будешь шиллингом награжден».
«Избави вас Бог, — воскликнул Хант,—
От этаких мыслей и дел, милорд;
Храни вас Господь! Неизвестно вам,
Каков он, этот шотландский черт!
Крепки и проворны матросы его,
А сам он из стали и в сталь одет,
На мачтах тараны укреплены,
Сулящие недругу много бед.
Отважны сто восемьдесят солдат,
Без счету и луков, и копий там,
И тридцать орудий, несущих смерть,
В порядке расставлены по бортам.
На гибель свою в абордажном бою
Столкнуться бы с Бартоном вам пришлось:
Он, брусья-тараны обрушив на вас,
Пробил бы корабль до воды, насквозь!»
«Дурной же ты вестью встречаешь нас!
Как видно, изрядная будет резня!
Но в Англию я притащу его,
Или в Шотландию он — меня».
«Тогда вам отличный нужен пушкарь,
Который не оплошает, милорд,
Проворный, умеющий в цель попадать,
Чтобы врагу продырявить борт.
К тарану, милорд, их нельзя подпускать;
Вам нужен отменный лучник-стрелок,
Чтоб ни один из врагов, милорд,
Влезть на площадку, на грот не мог.
Тогда не придется бояться вам
Свирепых, отважных шотландских псов;
А завтра — храни вас Господь, милорд! —
Вы с Бартоном встретитесь в семь часов.
Вчера я связал себя клятвой молчать,
А нынче не в силах себя побороть;
Я клятву нарушил, я все рассказал,
Но верю: простит этот грех Господь.
Шесть пушек мне дайте на мой корабль
И пушкарей, как и пушек, шесть,
Чтоб мог я сразиться с моим врагом.
Мы завтра увидимся, ваша честь!»
……………
Корабль, на котором сэр Эндрью плыл,
Был золотом весь изукрашен так,
Что Чарльз, лорд Ховард, сказал: «Клянусь,
Шотландец этот — достойный враг.
Снимите знамена и вымпел — долой,
Чтоб их увидеть никто не мог,
И, как на купеческом корабле,
Оставьте голым белый флагшток».
И мимо пирата они прошли,
Даже не выглянув из кают.
«Кто эти хамы, — Эндрью спросил,—
Которые честь мне не воздают?!
На этих широких дорогах морских
Хозяин я — вот уж четвертым год,
Никто тут не плыл, меня не спросив,—
Ни лиссабонский, ни лондонский скот.
И вдруг торгаши оскорбили меня,
Такая обида — совсем не пустяк;
Догнать их, взять их на абордаж
И вздернуть на рее наглых собак!»
И пушки пиратов открыли пальбу,
Чтоб гордый корабль повернул назад,
И сбили фок-мачту у англичан,
Четырнадцать было убито солдат.
«Эй, Саймон, сюда! — лорд Ховард позвал,—
За дело! Пора тебе слово сдержать.
Клянусь, что на рее повешу тебя,
Если промажешь ты хоть на пядь».
Был Саймон старик, но к битвам привык
И духом был тверд, как все мастера:
Он девять ярдов цепи стальной
Заправил в дуло, кроме ядра.
Прицелился он, и выпалил он,
И дым заклубился, и грянул гром,
И Бартон глянул и увидал,
Что борт его шлюпа пробит ядром.
О Боже, как Бартон был омрачен,
Когда он увидел, что вышло так!
«Рубите канаты! Пора наступать!
Сейчас нашу силу узнает враг!»
О Боже, как Ховард доволен был,
Когда он увидел, что вышло так!
«Труба, запевай! Греми, барабан!
Поднять на флагштоке военный флаг!»
«Вперед, мои воины! — Бартон сказал.—
Вперед, ибо нет иного пути:
Похоже, что лорд-адмирал короля
Сюда соизволил за мной прийти».
У Саймона сын был, умелый пушкарь,
И Бартон умение это узнал,
Когда уложил своим выстрелом тот
Еще шестьдесят человек наповал.
А Хант подобрался с другой стороны —
В купце разгорелся воинский пыл —
Фок-мачту он залпом в куски разнес
И воинов множество погубил.
«Да, плохи дела, — сэр Эндрью вздохнул,—
Признаться пора — плохая игра;
Сильнейшим врагом оказался тот,
Что был моим пленником лишь вчера.
Мой добрый Гордон, поди сюда,
Ведь ты не страшишься ни смерти, ни ран,
Три сотни фунтов получишь ты,
Если обрушишь на них таран».
И на грот-мачту, сил не щадя,
Карабкаться стал моряк удалой,
Но Вильям Хорсли, спустив тетиву,
Пробил ему череп разящей стрелой.
И грохнулся Гордон вниз с высоты,
И застонал, и тотчас затих,
И увидала шотландская рать,
Что храброго Гордона нет в живых.
«Послушай, Джеми, племянник мой,
Ты можешь прославить наш род и клан,
Шесть сотен фунтов получишь ты,
Если обрушишь на них таран».
И на грот-мачту, сил не щадя,
Взбираться стал Гамильтон удалой,
Но Вильям Хорсли, спустив тетиву,
Пробил ему череп разящей стрелой.
И рухнул Джеймс Гамильтон с высоты,
И захрипел, и кончил игру;
Недаром уэльсец как-то изрек,
Что жадность не приведет к добру.
О Боже, как Бартон был омрачен
Кончиной последнего из семьи!
«Теперь я на мачту полезу сам —
Скорей принесите доспехи мои!
Доспехи с насечкою золотой,
В сраженьях спасавшие грешную плоть,
Джон Бартон носил их, мой храбрый брат,
Да упокоит его Господь!»
И вот принесли ему латы его,
И он их тотчас на себя надел,
И все говорили, что может он
Не опасаться ни пуль, ни стрел.
«Поди сюда, Хорсли, — лорд Чарльз сказал,—
Ты нынче хозяин своей судьбе:
Стреляй хорошенько, не промахнись —
И рыцарство выстрел доставит тебе!»
«Я буду стараться, — ответил стрелок,—
Я помню о Боге и короле;
Но у меня только две стрелы,
И как бы мне не висеть в петле».
Прицелился метко он, и стрела
Прошла меж латами под рукой
И Бартону грудь пронзила насквозь,
И хлынула алая кровь рекой.
И все же за мачту держался он —
Отвага была, и сила была,
И тут-то, над воротом пролетев,
Пробила череп ему стрела.
«Вперед, мои воины! — Бартон сказал.—
Я ранен, но я не убит, я жив!
Как только кровь перестанет течь,
Я в битву ринусь, меч обнажив.
Вперед, мое войско! Английские псы
Привыкли кусаться исподтишка;
Вперед, за Шотландию! Бейтесь с врагом
И слушайте звук моего рожка!»
И только замолк его звонкий рожок,
Сказал Гарри Хант: «Я бьюсь об заклад,
Мы можем взойти на его корабль —
Убит и не встанет рыцарь-пират».
Ворвавшись гурьбой на пиратский корабль,
Они увидали шотландских солдат,
Погибших от ядер и стрел, — а в живых
Осталось лишь тридцать и шестьдесят.
Лорд Ховард взял в руки тяжелый меч
И голову Бартону напрочь снес,
И пленные воины, отворотясь,
Сдержать не сумели бессильных слез.
Он за борт тело велел швырнуть,
В одежду упрятав три сотни крон:
«Куда бы ни вынесло море тебя,
Этого хватит для похорон!»
И, голову Бартона взяв с собой,
Они повернули и вспять пошли;
В канун Новогодья на Темзу-реку
Приплыли военные корабли.
Лорд Ховард письмо королю написал,
Гонца отправил с письмом вперед:
«Не знал еще ни один король
Такого подарка под Новый год.
Прекрасней подарка ни сталью меча,
Ни золотом не добыть никому,
Он сердце ваше развеселит —
Ведь в Англии равного нет ему».
И Генрих приветствовал их и сказал,
Что ценит услуги британский трон,
Что очень хорош пиратский корабль,
Что судна такого не видывал он;
Был раньше один боевой корабль —
И вдвое больше стало теперь,
И груз драгоценный, богатый приз
Захвачен короной почти без потерь.
«Кто сделал это? — спросил король.—
Кому я обязан в этой войне?»
«Купцу Гарри Ханту, и Хорсли-стрелку,
И Саймону-пушкарю, и мне».
«Купец Гарри Хант получит от нас
Казну сэра Эндрью, и цепь, и рог
За то, что он доблестно нам служил
И сделал все, что умел и мог.
Мы Хорсли доходные земли дадим,
И будет он в рыцари посвящен,
А Ховарда титул высокий ждет —
Граф Н’oттингем будет отныне он.
Ты, Саймон, стар, и готовы мы
Лелеять тебя и семью твою:
Пять сотен фунтов золотом я
За верную службу тебе даю».
Пришла королева, и леди ее
Пришли поглядеть на трофей боевой,
На рыцаря Бартона посмотреть —
Героя, прославленного молвой.
Но, увидав его мертвый лик,
Вздохнул государь и промолвил так:
«Я сотни бы фунтов не пожалел,
Чтоб жив он остался, этот смельчак.
Вручить по полкроны его морякам
На память о том, кто нами убит,
И к братцу Джеми, их королю,
Доставить с почетом и без обид!..»

О Сэкелде лживом знаешь ли ты?
О Скрупе коварном известно ль тебе?
Они захватили Кинмонта Вилли,
Чтоб вздернуть шотландца тайком на столбе.
Ах, было б у Вилли хоть двадцать стрелков,
Хоть двадцать таких же, как Вилли, ребят,
Предателям лживым не знать бы поживы,
Хоть было их трижды по пятьдесят.
Связав ему ноги под брюхом коня,
Скрутив ему руки тугой бечевой,—
Пятеро справа и пятеро слева —
Его проволок через Лиддел конвой.
Его проволок через Лиддел конвой,
Провез по карлайлским пустынным местам,
А в замке Карлайле коней расседлали
И Скрупу оставили пленника там.
«Я пленник, но волен спросить у тебя:
Скажи, покровитель предательских дел,
Кто тут не боится закона Границы?
Кто с Баклёхом храбрым тягаться посмел?»
«Заткни свою глотку! Шотландцы твои
Тебе не помогут, тебя не найдут,
И, прежде чем ты этот замок покинешь,
Клянусь, что за все ты расплатишься тут!»
«Лорд Скруп, я душою своею клянусь,
Что ты предаешься тревоге пустой;
Поведать хочу я: в трактирах ночуя,
Всегда я по счету платил за постой».
Известие это до наших дошло,
И Баклёха весть обожгла, как огнем,
Что Кинмонта грубо наемники Скрупа
Похитили в час между ночью и днем.
Он по столу в гневе хватил кулаком,
Да так, что вино его брызнуло вверх:
«Уж ежели Скрупу не отомщу я,
Да буду я проклят отныне вовек!
Да разве мой шлем — это вдовий платок,
А пика — лозе безобидной родня,
А взмахи десницы — как ахи девицы,
Что мог англичанин унизить меня?!
Неужто похитили Вилли они,
Когда перемирие на рубеже?
Наверно, решили, что Баклёх отважный
Не страж на шотландской границе уже!
Неужто похитили Вилли они
В своем ослепленье, в бесстыдстве своем?
Наверно, забыли, что Баклёх умеет
Вскочить на коня и ударить копьем!
Да если бы не было мира сейчас,
Да если б войны наступила пора,
То замок Карлайл, как снег бы, растаял,
Будь он из гранита и серебра.
Английскою кровью я б замок омыл,
Разбойничье логово сжег бы дотла,
Вовеки не знал бы никто в Камберленде,
Где крепость коварного Скрупа была!
Но нет с англичанами нынче войны,
Есть мир — и да будет во веки веков!
Ни девушек их, ни парией я не трону,
Но Кинмонта Вилли спасу от оков!»
И кликнул он сорок лихих молодцов —
Один воспитал их и пестовал род;
Единственным был не из нашего клана
Отважный и доблестный сэр Эллиот.
И кликнул он сорок лихих молодцов,
Все кровные родичи, каждый за всех,—
В зеленых перчатках, и шпоры на пятках,
И синие перья венчали доспех.
И ехали десять из нас впереди
С рожками и горнами, как егеря;
И ехали десять с начальником рядом,
Стальными клинками на солнце горя;
И ехали десять на добрых конях
С поклажей из лестниц, ломов и лопат;
И ехали десять безмолвною стражей;
В Вудхаусли двигался грозный отряд.
Мы Бетибл-ленд миновали, и вот
В чужие владенья вошли наконец;
Кого же вначале мы там повстречали?
Нам встретился Сэкелд, предатель и лжец.
«Куда вы, охотники, держите путь?» —
Спросил у десятки охотничьей он.
«Травить мы английского едем оленя,
Который ступил за шотландский кордон».
«Куда вы, о воины, держите путь?» —
Спросил у охраны начальника он.
«Хотим изловить мы того негодяя,
Который нарушил Границы закон».
«Зачем эти длинные лестницы вам?
Куда направляетесь вы, мастера?»
«Воронье гнездо разорить собрались мы,
Его ведь давно уничтожить пора».
«Безмолвные стражи, далек ли ваш путь?
Куда вы спешите, никак не пойму?»
Но Дикки из Драйхопа, старший десятки,
Ни слова в ответ не промолвил ему.
«Ни с места, ворюги, здесь наша земля!
Разбойнику дальше дороги вам нет!»
А Дикки — он снова не молвил ни слова
И только проткнул его пикой в ответ.
Тогда мы направились дальше, в Карлайл,
И Иден разлившийся пересекли,
Набухший водою, грозивший бедою,
Но мы и людей, и коней сберегли.
Мы к Стеншоу вышли, к песчаной косе,
И ветер пахнул на бойцов, и тотчас
Нам спешиться всем приказал предводитель,
Чтоб конское ржанье не выдало нас.
Когда же покинули Стеншоу мы,
То ветер завыл, загудел, и вдали
Гроза разразилась и небо затмилось,
Когда мы под стены Карлайла пришли.
Ползком пробирались, почти не дыша,
Приставили длинные лестницы вмиг,
Полезли по стенам, и в раже военном
Сам Баклёх всех ранее крыши достиг.
Дозорного Баклёх за горло схватил,
К ногам опустил на свинцовый настил:
«Тебя я закинул бы через границу,
Когда бы условия мира не чтил!
Горнист, начинай же, чтоб лорд услыхал,
Чтоб он пробудился от песни ночной!»
И грянула гордо мелодия горна:
«Где тот, что осмелится спорить со мной?»
За дело взялись мы, за дело взялись:
Мы клич испустили, зовущий на бой,
Свинец мы рубили, дыру мы пробили
И в залу свалились вопящей гурьбой.
Почудилось им, будто рать короля
Обрушилась, словно лавина в горах,
На деле же двадцать и двадцать шотландцев
У тысячи в душах посеяли страх.
К чертям мы сшибали ломами замки,
Решетки зубилами рушили мы,
Старались, ругались, пока не добрались
До Кинмонта Вилли, до нижней тюрьмы.
И вот мы добрались до нижней тюрьмы,
Где Вилли был цепью прикован к стене:
«Привет тебе, воин! Ты что-то спокоен,
Ты спишь, о последнем не думая дне!»
«О братья, привет вам! Уже я не сплю —
Я спал на пороге последнего дня.
Поклон мой отчизне, и клану, и жизни,
И храбрым парням, что дрались за меня!»
И Роувен Рыжий его подхватил
(Таких силачей не бывало и нет!);
«Эй, Роувен Рыжий, постой, погоди же,
Я лорду пошлю мой прощальный привет.
Прощай, мой хозяин, любезнейший Скруп,
Известный радушием и добротой!
Мой долг сохранится до встреч на границе —
Тогда я тебе заплачу за постой!»
И с криком и гиком ватага парней
Из замка долой земляка понесла,
При каждом движенье железные цепи
Гремели, как медные колокола.
«Несчетное множество раз на конях
Скакал я и лесом, и горной тропой,
Но зверя такого, как Роувен Рыжий,
Клянусь, никогда я не знал под собой!
Несчетное множество раз скакунов
Я шпорил, скача через ров и забор,
Но небом клянусь я, что в жизни ни разу
Таких тяжеленных не нашивал шпор!»
Мы к Стеншоу вышли, и тут загремел
Трезвон колокольный и пение труб,
И тысяча конных примчалась вдогонку,
Их вел за собою разгневанный Скруп.
И Баклёх свернул к полноводной реке,
Туда, где она бушевала, как зверь,
И ринулся в буйство потока с отрядом,
И выплыл на том берегу без потерь.
К английскому берегу стал он лицом
И бросил перчатку: «Визит за визит!
Мы в Англии лорду пришлись не по вкусу?
В Шотландии нас он пускай навестит!»
Лорд Скруп, потрясенный, недвижно стоял,
Как каменный, — сдвинуться с места не мог,
С растерянным видом смотрел он на Иден,
Когда переплыли мы грозный поток:
Наверное, ведьма его родила,
А может, из пекла пожаловал он?
Я в чертову воду не прыгнул бы сроду,
Сули мне судьба хоть богатство, хоть трон!»

Над колыбелькою склонясь,
Земная женщина поет:
«Не знаю я, кто твой отец,
В какой сторонке он живет…»
Вдруг встал в дверях на склоне дня
Страны неведомой жилец:
«Не бойся, милая, меня,
Я сына твоего отец.
Я человек лишь на земле,
Я дивный зверь среди зыбей,
И не доплыть на корабле
До берегов страны моей».
Большой кошель ей подает,
В нем звонко золото звенит,
«Возьми все золото, мой свет,
Малютку сына мне верни…
В погожий, ясный, летний день
Я заберу его с собой,
И научу в волнах нырять,
И пенный побеждать прибой…
Ты ж выйдешь замуж за стрелка,
И меткий будет он стрелок
От первой пули в тот же час
Погибну я и мой сынок…»

Мертвец явился к М’aрджери.
Взошел он на крыльцо,
У двери тихо застонал
И дернул за кольцо.
— О, кто там, кто там в поздний час
Ждет у дверей моих:
Отец родной, иль брат мой Джон,
Иль милый мой жених?
— Нет, не отец, не брат твой Джон
Ждут у дверей твоих.
То из Шотландии домой
Вернулся твой жених.
О, сжалься, сжалься надо мной,
О, сжалься, пощади.
От клятвы верности меня
Навек освободи!
— Ты клятву верности мне дал,
Мой Вилли, не одну.
Но поцелуй в последний раз,
И клятву я верну.
— Мое дыханье тяжело,
И горек бледный рот.
Кого губами я коснусь,
Тот дня не проживет.
Петух поет, заря встает,
Петух поет опять.
Не место мертвым средь живых,
Нельзя мне больше ждать!
Он вышел в сад, она за ним.
Идут по склонам гор.
Вот видят церковь в стороне,
Кругом — зеленый двор.
Земля разверзлась перед ним
У самых, самых ног,
И снова Вилли молодой
В свою могилу лег.
— Что там за тени, милый друг,
Склонились с трех сторон?
— Три юных девы, М’aрджери,
Я с каждой обручен.
— Что там за тени, милый друг,
Над головой твоей?
— Мои малютки, Марджери,
От разных матерей.
— Что там за тени, милый друг?
У ног твоих лежат?
— Собаки ада, Марджери,
Могилу сторожат!
Она ударила его
Дрожащею рукой.
— Я возвращаю твой обет,
Пусть бог вернет покой!

Леди у окошка
Сидит, как снег, бела.
Кузнец глядит в окошко,
Черный, как смола.
— Зачем в окно глядишь, кузнец?
О чем, кузнец, поешь?
Ты пой — не пой, а под венец
Меня не поведешь!
Сидеть мне лучше в девушках
У матери-отца,
Чем быть женою грязного,
Такого неученого,
Такого безобразного,
Такого закопченного
Невежи-кузнеца!
Девица стала уточкой,
Плывет она под мост.
А он веселым селезнем
Поймал ее за хвост.
Она лисой прикинулась,
Бежит, не чуя ног.
А он собакой гончею
Лисицу подстерег.
Девица стала мухою,
Стал пауком кузнец
И муху паутиною
Опутал наконец.
Он муху паутиною
Опутал наконец.
Ведет кузнец красавицу
Невесту под венец.

В зеленый шелк обут был Том,
В зеленый бархат был одет.
И про него в краю родном
Никто не знал семь долгих лет.

В любви навряд ли повезет,
Когда в запасе нет
Сердечности, учтивых слов
И золотых монет.
Все это было у него —
У Генри-короля;
Вот как-то раз поехал он
Охотиться в поля.
Он гнал оленей и косуль,
Охотник молодой,
Пока отменного самца
Не поразил стрелой.
В лесной сторожке пировать
Охотники сошлись,
Как вдруг раздался ветра вой
И стены затряслись,
И тьма к сидевшим за столом
Вползла через порог,
И заскулили в страхе псы
У королевских ног,
И ветер двери распахнул,
Их отпер без ключа,
И мерзостная тварь вошла,
Ножищами стуча.
Сбежали все — остался с ней
Король наедине;
Ее башка под потолком
Качалась в вышине,
Зубастая открыта пасть,
И как лопата — нос,
Сдается, эту злую тварь
Из ада черт принес.
«Дай мяса, мяса, мяса мне,
Не ела я три дня!»
«О леди, я прошу — бери
Что хочешь у меня.
Любая здесь еда — твоя,
Садись и вволю ешь».
«Коня гнедого своего
На мясо мне зарежь!»
Страшилищу скормить коня —
Нет хуже в мире зла!
Но только шкура королю
Оставлена была.
«Еще дай мяса — мне твоя
Понравилась стряпня!»
«О леди, я прошу — бери
Что хочешь у меня.
Любая здесь еда — твоя,
Садись и вволю ешь».
«Своих проворных серых псов
На мясо мне зарежь!»
Ах, было сердце короля
У горести в плену!
Но съела гадина собак,
Оставив шерсть одну.
«Еще мне мяса, мяса дай,
Еще, еще кусок!»
«Но, леди, где мне мяса взять?
Я отдал все, что мог.
А если мясо видишь ты,
Так покажи, изволь!»
«Ты соколов своих зарежь
На мясо мне, король!»
Ах, как он соколов любил
За их отважный нрав!
Но съела соколов она,
Лишь перья не сожрав.
«Хочу я пить, я пить хочу,
Питья подай, питья!»
«О леди, все, что есть, тебе
Готов доставить я.
Чего ни пожелаешь ты,
Скажи мне — все твое».
«Ты шкуру конскую зашей,
В нее налей питье».
Он шкуру конскую зашил,
Налил в нее вина —
Все выпила одним глотком
До капельки она.
«Постель мне постели, постель,
Постель мне постели!»
«Тут нет постели, чтоб ее
Тебе не отвели.
На чем ты хочешь почивать —
На сене ль, на плаще ль?»
«Зеленый вереск принеси
И приготовь постель».
И Генри вереску нарвал,
Принес охапку в дом,
Постель устроил на скамье
И застелил плащом.
«Меня женою сделай ты,
Женой, женой, женой!»
«Избави, бог, чтоб это все
Произошло со мной!
Избави, бог, супругом стать
Уродины жены
И ложе брачное делить
С отродьем сатаны!..»
…………………………..
Увидел утром солнца луч,
Проникнув в дом лесной,
Девицу — чудо красоты —
Меж Генри и стеной.
«Я счастлив! Но надолго ль он,
Прекрасный этот сон?»
Она ответила ему:
«До самой смерти он!
Я волей мачехи моей
Была, как зверь, страшна,
Пока мои желанья ты
Не выполнил сполна!»

1

Вернулся мельник вечерком
На мельницу домой
И видит: конь под чепраком
Гуляет вороной.
— Хозяйка, кто сюда верхом
Приехал без меня?
Гуляет конь перед крыльцом,
Уздечкою звеня.
— Гуляет конь,
Ты говоришь?
— Гуляет,
Говорю!
— Звенит уздечкой,
Говоришь?
— Уздечкой,
Говорю!
— С ума ты спятил, старый плут,
Напился ты опять!
Гуляет п’o двору свинья,
Что мне прислала мать.
— Прислала мать,
Ты говоришь?
— Прислала,
— Свинью прислала,
Говоришь?
— Прислала,
Говорю!
— Свиней немало я видал,
Со свиньями знаком,
Но никогда я не видал
Свиньи под чепраком!

2

Вернулся мельник вечерком,
Идет к своей жене
И видит новенький мундир
И шляпу на стене.
— Хозяйка, что за командир
Пожаловал в мой дом?
Зачем висит у нас мундир
И шляпа с галуном?
— Побойся бога, старый плут,
Ни сесть тебе, ни встать!
Мне одеяло и чепец
Вчера прислала мать!
— Чепец прислала,
Говоришь?
— Прислала,
Говорю!
— И одеяло,
Говоришь?
— Прислала,
Говорю!
— Немало видел я, жена,
Чепцов и одеял,
Но золотого галуна,
На них я не видал!

3

Вернулся мельник вечерком,
Шагнул через порог
И видит пару щегольских
Начищенных сапог.
— Хозяйка, что за сапоги
Торчат из-под скамьи?
Свои я знаю сапоги,
А это не мои!
— Ты пьян, как стелька, старый плут!
Иди скорее спать!
Стоят под лавкой два ведра,
Что мне прислала мать.
— Прислала мать,
Ты говоришь?
— Прислала,
Говорю!
— Прислала ведра,
Говоришь?
— Прислала,
Говорю!
— Немало ведер я видал
На свете до сих пор,
Но никогда я не видал
На ведрах медных шпор!

Моей душе покоя нет.
Весь день я жду кого-то.
Без сна встречаю я рассвет —
И все из-за кого-то.

Со мною нет кого-то.
Ах, где найти кого-то!
Могу весь мир я обойти,
Чтобы найти кого-то.

О вы, хранящие любовь
Неведомые силы,
Пусть невредим вернется вновь
Ко мне мой кто-то милый.

Но нет со мной кого-то.
Мне грустно отчего-то.
Клянусь, я все бы отдала
На свете для кого-то!

Сердца быстрое биенье
Мерит каждое мгновенье.
Так на кузнице в селенье
Молоточками куют,
В наковальню гулко бьют.

Обманул меня мой милый —
Тот, кого я так любила,
А забыть его нет силы.
Полно, сердце, не стучи,
Полно, сердце, замолчи.

Позволь слезу твою смахнуть,
Моей возлюбленною будь
И все прошедшее забудь.
Плевать на остальное!

Житье на свете скрипачу —
Иду-бреду, куда хочу,
Так не живется богачу.
Плевать на остальное!

Где дочку замуж выдают,
Где после жатвы пиво пьют, —
Для нас всегда готов приют.
Плевать на остальное!

Мы будем корки грызть вдвоем,
А спать на травке над ручьем,
И на досуге мы споем:
«Плевать на остальное!»

Пока растет на свете рожь
И любит пляску молодежь, —
Со мной безбедно проживешь.
Плевать на остальное!